Ради таких статьей в России может и нужные такие обмены, как часть гибридной войны :?
Было бы странно, если бы встреча пленных (заключенных, заложников, как угодно) в Москве выглядела так же, как встреча в Киеве, то есть чтобы родственники, куча журналистов, официальные лица во главе с Путиным; вы это вообще как себе представляете – спускаются люди по трапу, и каждого обнимает Путин – «С возвращением на родину! А ты кто такой вообще и зачем ты тут нужен?». Абсурд.
Интересно, конечно, каково было Кириллу Вышинскому быть единственным встречаемым; судя по его интервью, его представление о российских реалиях немного наивно, но все же – он видел, как, пока его обнимают Киселев и Скабеева, остальные, никому не нужные, сползают со своими баулами по трапу навстречу даже не неизвестности, а чему-то заведомо нехорошему (тем из обменянных, у кого украинские паспорта, наверное, еще предстоит доказывать законность своего пребывания в России, и нельзя ручаться, что проблем у них не будет).
Еще было бы странно, если бы те неравнодушные россияне, которые пять лет болели за Сенцова и остальных, болели и боролись за возвращение других тридцати пяти – тех, которые в конце концов прилетели во Внуково. Российская пропаганда не сумела сделать так, чтобы ее аудитория всерьез переживала даже за Вышинского, об остальных, вперемешку российских и украинских гражданах, и говорить нечего; солдат Агеев, два года просидевший буквально в плену – как хотя бы теоретически могла выглядеть российская кампания в его защиту? По его поводу официальная Россия вела совсем другую кампанию – что он и не солдат вовсе, из армии уволен, чем занимается и что с ним стало, неясно. Тут не за свободу можно было бороться, а за сам факт его существования (и куда его теперь по возвращении отправят – дослуживать?). Даже если бы те в России, кто ходил в футболках про Сенцова и стоял в пикетах в его защиту, захотели защищать российских (и пророссийских; украинцы-то и о нашем Котове переживают) пленных – шансов бы у них не было; даже сводного списка из тех 35 персон, которые прилетели в Москву в субботу, не существовало до самого момента их приземления. «Свободу непонятно кому» – звучит неубедительно. Да, понятно, что типичный московский защитник Сенцова до степени смешения похож на украинского патриота, но все-таки не они виноваты, что быть публичным патриотом Российской Федерации значит быть циником на зарплате, который и за Вышинского-то переживает в промежутках между всплесками радости по поводу удачного разгона митинга или какого-нибудь очередного ареста. Либеральная интеллигенция может быть сколь угодно отвратительна, но что другой интеллигенции в России нет – это прямая вина власти, признающей только одну форму лояльности – прямую зависимость и подчинение, и потому антиинтеллигентной в принципе.
Оформить церемонию внуковской встречи чуть более эффектно, продуманно – в этом большой проблемы не было. Пусть бы самолет из Киева покружился в московском небе лишний час, пока сценаристы придумывают драматургию встречи; подвезли бы молодежных активистов, рэпер Тимати исполнил бы что-нибудь, да хоть Юлия Чичерина. Но не в этом же дело. Чтобы встреча в Москве не выглядела стыдной, сама Россия должна была быть другой, совсем другой – до такой степени, что и сама эта ситуация с пленными и таким российско-украинским конфликтом была бы невозможной.
Сейчас, спустя двое суток после обмена, стоит, как принято в интернете, иронически спросить – а помните, был такой обмен пленными? Тот позор, который мы наблюдали позавчера, удачно перебили воскресные выборы, там все интересно и увлекательно, и есть формальный повод делать вид, что субботние новости ушли в архив навсегда, как будто позор, если перестать о нем думать, перестает быть позором.
Россия умеет и любит забывать имена. Вот эти люди, попадавшие когда-то в новости – от Александрова и Ерофеева до Петрова и Боширова, – где они, что с ними, живы ли они вообще?
Среди 35 имен, промелькнувших в субботу, выделить стоит одно, и это не Кирилл Вышинский. Владимир Цемах, донецкий мужичок, ветеран-афганец, офицер, вроде бы пьющий; сболтнул однажды в интервью атаману Коценко что-то про «Бук» и на этом основании стал легитимным с украинской и голландской точки зрения свидетелем по делу о малайзийском «боинге». Россия за его передачу боролась отдельно, и очевидно, совсем не из гуманистических соображений, не для того, чтобы старый ракетчик с украинским паспортом оказался на свободе. Именно Цемах нуждается сейчас в особенных гарантиях личной безопасности, и нет вообще никаких оснований думать, что такие гарантии в России ему кто-нибудь предоставит, не для того везли. Когда его убьют – кто за это ответит, с кого можно будет спросить? Понятно, что ни с кого, но ведь и некому. Обреченность Цемаха не вызывает в России ни скандала, ни общественного интереса. Два дня только прошло – где он сейчас, что с ним, жив ли? Завтра и имени не останется.
Люди – самое уязвимое место российского государства. Оно не умеет вести себя так, чтобы люди всерьез считали его своим. Субботний обмен – не первая и совсем не сенсационная иллюстрация к этой фирменной черте российского государства. Но очень яркая, и хочется, чтобы она стала незабываемой – как эти люди с баулами идут вниз по трапу навстречу неприятной неизвестности, навстречу России.
Олег Кашин Журналист
+3