Для друзей онли.
Грустные у меня эти два дня.
4 последних года была членом маленького "Политклуба" в скайпе. Обсуждали новости, делились размышлениями, ну, такое. Ну вот вчера нашла коса на камень. Ребята там связаны с хостингами, поэтому крайне против блокировок, "Мы идем по пути Мордора", "Клиенты толпой валят на запад", "знакомые провайдеры жалуются на угрозы от СБУ в случае отказа блокировок", "это противоречит Конституции и закону о телекоммуникациях", "никогда больше не проголосую за Порошенко", в общем, я там была в абсолютном меньшинстве.
На фразе одного из "какая же у нас война, если мы торгуем с агрессором", я сдалась и ушла.
Но один из них был моим давним другом, и в скайпе был отдельно. Он не успокоился, и хотя я предупредила, что меня бесполезно вынуждать изменить позицию, но он продолжал. Ну, сегодня я тоже сдалась и отправила и его в бан. Не знаю, зачем ему понадобилось на меня давить, вообще-то, это всегда плохо заканчивается. Давлению я сопротивляюсь ожесточённо, как берсерк.
А еще я вчера "заморозила" одно свое давнее увлечение. Это был мой первый собственный сайтик, очень-очень узкотематический, но на нем была сконцентрирована самая полная информация в интернете по этой темочке. Я его создавала сама, сама прокачивала и развивала, так каждая буковка была мной вылизана, был когда-то живой и интересный форум, много статей и, кроме стабильного трафика, свой костяк из тесной, но очень верной аудитории. Мы знали друг друга, общались даже вживую в течение нескольких лет. Держалось многое на мне, а трафик там был на 60% российский. Я не нашла в себе сил поддерживать проект, когда началось, а потом вообще потеряла интерес к теме. Трудно, как ни в чем не бывало, заниматься херней во время Революции, а тем более, после Крыма... Ну и все замерло, конечно, хотя трафик был, и как-то оно телепалось, я только периодически чистила от мусора. А вчера я удалила всех пользователей и всю пользовательскую инфу и заморозила его в режиме только для чтения.
Наверное, я вчера осознала, что нашей стране придется действительно строить свою "великую китайскую стену" от Мордора. И плата за это будет немаленькая. Мы многое потеряли, еще больше потеряем, но другого. Придется отрывать - с мясом и кровью. Иначе нам не выжить. Информация хуже пуль. Это токсин, который легко проникает, действует незаметно и долго не проявляется в организме. Но это смертельный яд, который, к тому же, делает человека источником заразы для других...
Физически осязаемый конец одной эпохи из моей жизни.
И разумеется, новая уже начата.

Все это напоминает историю московского "Торпедо-ЗИЛ" и "Торпедо-Лужники". Так тогда и не понял, какое из них было каноническое )

А Днипра таки нужно делать два - одно "истинное" синебелоголубое, а втрое ложное для прикрытия (для штрафов и санкций) ))

Был внутри того движа: по документам правоприемник - Лужники, по духу и болелам - ЗИЛ. Ну я понятно, с зиловцами был, тем более когда их ЕМК тренировал. Болелы зиловцев называли лужниковских коллег "ортодоксами").
А были и те, кто за оба болел. Один из них, Царство Небесное, Борис Львович, так и говорил: "Чем больше Торпед, тем лучше"). Он между прочим, при своей занятости, ездил в мороз в Нижнекамск, когда Торпедо-ЗИЛ играл переходные матчи с местным Нефтехимиком из второй лиги в первую. Их там всего 6 человек поехало.
Потом с переименованием Зила в ФК Кепка (ФК Москва) болелы ТЗ вернулись к лужниковскому Торпедо. Вот такая история.

Коли забороняли російський канал Дождь, з тієї сторони стояв такий ор - нас за що, ми опозиційні, ми друзі, ми за вас. А ось за що http://dolboeb.livejournal.com/3143519.html. Один журналіст пише, інший його цитує. Почитайте, палата N6. Мишебратья)))

Болеславский: «В юности мне казалось, что шахматная встреча похожа на свидание с женщиной. Твердо знаешь, что и свидание, и встреча за доской, если они состоятся, обязательно начнутся и обязательно кончатся, при этом неизбежно волнение, а вот в середине будет нечто неожиданное, непредусмотренное, чего заранее не знаешь: или новое очарование, или разочарование; или обрадуешься, или опечалишься. Однажды я сказал об этом художнику, и он сделал рисунок для бюллетеня XIV первенства страны: я и Ботвинник за доской с копьями, а чуть повыше этакая Кармен лихо отплясывает дикий танец».

36' Charleroi 1 - 0 Anderlecht

"Підтримав при раптовому падінні". Нардеп Гаврилюк спростовує, що вдарив блогера в кулуарах Ради

«Это было в июле 45-го, после чемпионата СССР. По-моему, собравшиеся не очень хорошо понимали, что происходит. Вайнштейна упрекали в том, что он плохо работал во время войны, что шахматное движение якобы замерло, потом стали требовать, чтобы была срочно воссоздана газета «64». В общем, были недовольны… Меня это немножко удивило: ведь выходил журнал ВОКСа на английском языке, проходили турниры, чемпионаты Москвы...
Потом Ботвинник поднял вопрос о матче. Я хорошо запомнил, как поднялся Борис Самойлович – высокий, красивый, молодой, в военной форме – и заявил: «Должен вам сказать, что чины мы здесь не зарабатывали (тут он показал рукой на свои полковничьи погоны), наград не получали (и показал на орденские планки на груди)». С этого он начал. Все затихли. «Теперь насчет вашей газеты «64». Должен сообщить, что до сих пор не восстановлено издание газеты и журнала по тяжелой индустрии. (Эти его слова я точно помню: меня потрясло, что в стране нет бумаги.) А что касается матча с Алехиным, то я не понимаю, как вы будете пожимать руку, которая по локоть в крови Освенцима и Майданека».
Я не поддерживаю то выступление Бориса Самойловича, мне не нравится, что он так сказал об Алехине. Я даже не хотел об этом писать в своей книге, но раз уж вы спросили... Видимо, он был очень сердит на Ботвинника, который организовал все эти нападки. А ведь именно он перевел Ботвинника в Москву, помог прописаться: на служебной машине привез его в Главное управление милиции, взял паспорт, зашел к начальнику и вынес паспорт уже с московской пропиской. А то, что рассказывает Ботвинник о том заседании, это всё скорее из области театральных историй…» («Шахматы в России» № 4, 1996).

«Днепр» прекращает свое существование, чтобы возродиться без долгов, минусов по очкам, трансферного бана и прочих приятных мелочей, украсивших наше существование в последнее время.

Именно так в свое время поступила Фиорентина, которая ныне отлично чувствует себя в элите итальянского футбола, и на что-то такое рассчитывают и в Днепре. Из неприятных новостей — непредсказуемый менеджмент никуда не исчезнет, и пройдет ли он путь гладко, как у тех же Фиалок — хороший вопрос.

По идее, новый клуб, который, вероятно, будет называться «Дніпро», должен был начать с соревнования аматоров, но попробует сэкономить год за счет заявки сразу во вторую лигу благодаря интеграции с другим клубом. Один из вариантов — ФК Никополь. Уже на ближайших сессиях никольпольского горсовета местный клуб могут перевести в коммунальную собственность. Однако достоверной информации на этот счет нет и место Никополя может занять кто-то другой.

Ну а дальше — слияние, переименование и переезд на Днепр-Арену, которая пока до конца года находится в эксклюзивной аренде ГО Академия Днепра (читай, структуре Коломойского). Что будет после этого со стадионом и базой — неизвестно, кроме того, что они будут, вероятно, выставлены на продажу.

Нынешним футболистам Днепра предложены контракты на уровне Премьер-лиги (ориентировочно 10-15 тысяч долларов в месяц, что как минимум не ниже чем у той же луганской Зари), и некоторые уже согласились начать восхождение вместе с новым Днепром. Правда, зарплат футболисты с февраля не видели.

Хорошая новость: Дмитрий Михайленко остается главным тренером. Кроме того, команда U-19, скорее всего, будет заявлена в турнир аматоров.

Вместе с тем, группа бизнесменов из города Днепр собирается заявить альтернативный ФК. Продвигает проект экс-мэр города, а сегодня депутат БПП Иван Куличенко в партнерстве с еще одним небезызвестным земляком и коллегой по партии Андреем Павелко. Пока непонятно, будет ли клуб начинать с аматоров (что вероятнее) или тоже каким-то образом окажется во второй лиге.

Таким образом, в скором будущем нас может ожидать занятное дерби.

«Позднее Ботвинник снова вернулся к вопросу о матче. Я еще работал в НКВД (ушел оттуда уже после войны, в 46-м) и спросил об этом генерала Мамулова, управляющего делами у Берии. Сам он в шахматы не играл, но любил их. И я ему говорю: «Степан Соломонович, тут есть такое соображение: а не сыграть ли нашему Ботвиннику матч с Алехиным? Кое-кто, правда, сомневается в его победе». А Мамулов и говорит: «Выиграет или нет – не имеет никакого значения, ибо матч вообще не может состояться. Алехин – военный преступник и при попытке проехать в СССР будет арестован на границе и выдан французским властям. Если, конечно, французы не затребуют его раньше из Испании».
В то время генерал Франко стал уже выдавать военных преступников. Алехин знал это – вот почему и вынужден был уехать в Португалию: тамошний глава правительства Салазар не выдавал военных преступников, и союзники смотрели на это сквозь пальцы. Когда же Алехин заявил, что он не причастен ни к фашистскому режиму, ни к антисемитским статьям, опубликованным в 1941 году в «Parizer Zeitung» (о них, по словам Вайнштейна, стало известно еще в самом начале войны: «В полном виде они, правда, к нам тогда не попали. Но достаточно было и того, что напечатал английский журнал «Chess»), ему предложили приехать во Францию и предстать перед французским судом. По моим сведениям, Алехину инкриминировалась измена родине. Я не думаю, конечно, чтобы его казнили, подобно маршалу Петэну, но осужден он мог быть вполне.
Алехин наивно полагал, что Ботвинник согласует этот вопрос с лордом Дербиширом, тогдашним президентом Британской шахматной федерации. Но дело-то в том, что решался бы вопрос совсем на другом уровне…
Я выступил на эту тему в печати еще в 1944 году. В частности, написал, что своими действиями во время войны Алехин поставил себя вне рядов культурного человечества. И на заседании шахматной секции, уже в самом конце войны, когда Ботвинник поднял вопрос о матче, я его в лоб спросил: «Михаил Моисеевич, я человек беспартийный, но вы-то коммунист, и мы с вами оба евреи по национальности. И я не понимаю, как вы будете пожимать руку, которая по локоть в крови коммунистов и евреев?!» На что он хладнокровно ответил, что если не состоится его матч с Алехиным, то Эйве провозгласит себя чемпионом мира, а потом проиграет матч Решевскому, и, таким образом, звание чемпиона мира навсегда уплывет в Америку… («Но когда Керес в 1945 году впервые после войны приехал в Москву, – пишет Хеуэр, – а Ботвинник его приглашал в гости, он, по утверждению Кереса, сказал: «Такому человеку, как Алехин, я руку не подам».)
– Что ж, в логике ему не откажешь…
– Да, но матч-то все равно не мог состояться! Просто Ботвинник, по-видимому, этого не знал и считал, что Молотов сможет настоять на матче.
Так что не был я вовсе такой злокозненный, как мнится Ботвиннику. Просто я был лучше информирован. И поэтому уже тогда предложил в печати, чтобы сразу после войны организовать матч-турнир сильнейших шахматистов. Я имел в виду участников АВРО-турнира (естественно, без Алехина), добавив к ним Смыслова. А затем либо сразу провозгласить победителя новым чемпионом мира (установив при этом статус розыгрыша первенства мира), либо провести матч между двумя первыми призерами, так как чемпионский титул традиционно разыгрывается в матче.
Когда вопрос о матче с Алехиным был поставлен на голосование, я заявил, что одновременно ставлю вопрос о своей отставке: если бюро шахматной секции выскажется за матч, это будет означать, что я уже не председатель. Голосование дало результат 5:4 против матча! Я, понятно, воздержался – и как председатель, и как поставивший вопрос о своей отставке.
Голосование было открытым, и я хорошо помню, что Котов и Рагозин (будущий тренер Ботвинника) голосовали против Ботвинника! И тут кто-то из присутствующих (по-моему, Абрамов) сказал, обращаясь к Котову: «Саша, а ведь было заседание партбюро, и мы решили, что матч должен состояться». Котов пробормотал: «Я об этом не знал… Надо переголосовать». Мы переголосовали, и на сей раз все члены партии подняли руку «как надо». Но Вячеслав Рагозин – я хочу это подчеркнуть – повторно голосовал против матча!
– Судя по всему, решение играть с Алехиным было принято на самом высоком уровне. Вряд ли Ботвинник стал бы действовать так напористо, не заручись он надежной поддержкой.
– Да не было никакого решения. Ботвинник, вероятно, просто сказал Молотову, что матч политически важен, иначе титул чемпиона мира уйдет от нас, а Молотов дал добро. Больше ничего и не требовалось. Подумаешь, какое дело! Сталин в эти дела не лез, Берия тоже. А у Молотова хватало власти, чтобы самому решить этот вопрос…»
Напомню, что это интервью было опубликовано еще при жизни Ботвинника, и Михаил Моисеевич ни словом не возразил – во всяком случае, в печати

Подарок для "Динамо"
Артем Кравец возвращается в «Динамо»

«Ботвинник думал о матче с Алехиным с 1936 года. А в 43-м, когда в войне произошел решительный перелом, он вернулся к этой мысли. И, будучи у меня в гостях (между прочим, не в первый и не в последний раз), говорил об этом. Михаил Моисеевич пишет, что обед был роскошный, но вот от вина он отказался. Да, вино он не пил, но хлеб в моем доме он ел. И человек с другим воспитанием, другой нравственной основой, вероятно, не стал бы так оскорбительно отзываться о человеке, в доме которого он ел хлеб.
Действительно, на том обеде он ставил вопрос о матче, и я ему ответил, что этот матч невозможен. На обеде, кстати, был Николай Михайлович Зубарев. И Ботвинник пишет, что говорил только я, а Зубарев поддакивал. Надо было даже его словам придать уничижительный характер! Как будто Зубарев не мог просто разделять мои взгляды… А говорил я примерно следующее. Алехин – это военный преступник, и не перед Советским Союзом, а перед Францией. Он был офицером французской армии и после капитуляции Франции перешел на сторону врага. Он стал помощником по культуре – это была его официальная должность! – гауляйтера Франка, одного из самых кровожадных гитлеровских палачей. В ответ Ботвинник сказал, что всё это, мол, несущественно…»

Сразу после 13-го чемпионата прошла первая за годы войны шахматная конференция. Все пункты принятого по ее итогам постановления были вполне в духе времени: усилить работу в госпиталях и воинских частях, восстановить шахматную жизнь в освобожденных районах, готовить новые кадры… Но один пункт поверг меня в изумление: «Конференция обратилась с дружеским приветствием к шахматистам Великобритании и Соединенных Штатов Америки и других свободолюбивых стран и высказала пожелание о том, чтобы Всесоюзная шахматная секция взяла на себя инициативу разработки статута розыгрыша звания чемпиона мира».
Это как же понимать: как призыв лишить Алехина шахматной короны?! Загвоздка в том, что дисквалифицировать Алехина могла только ФИДЕ, в которую Советский Союз тогда не входил. Да и «разработка статута розыгрыша звания чемпиона мира» – это, как ни крути, задача международной федерации, а не отдельно взятой шахматной секции… Сначала я подумал, что это был пробный шар: подкинуть союзникам такую наживку и посмотреть на реакцию. И только открыв книгу В.Хеуэра «Пауль Керес» (Москва, 2004), узнал, что идея упорядочить розыгрыш первенства мира, ограничив чемпиона в выборе соперников и лишив возможности годами отлынивать от матча, возникла у американцев еще в 1943 году. По свидетельству известного шахматного писателя Й.Ханнака, «Файн был первым, кто высказал эту мысль; сначала в кругу друзей, а потом в большой статье.
Мне удалось ее разыскать в журнале «Chess Review» (октябрь 1944). Заявив, что «с 1939 года Алехин является чемпионом только номинально», Ройбен Файн в статье «Мировой чемпионат» предложил новую систему розыгрыша чемпионского звания: каждые два года проводить турнир 6–10 сильнейших шахматистов мира (если 6 участников, то в 4 круга, если 8–10, то в два). В качестве первого шага – устроить после войны в Нью-Йорке двухкруговой турнир в составе: Алехин, Ботвинник, Эйве, Файн, Флор, Керес, Решевский и Смыслов. Причем, по мнению Файна, участие чемпиона мира было вовсе не обязательным: «Если Алехин откажется от участия, то турнир следует провести без него. В этом случае заменить его должен участник, избранный международным комитетом».
Он тогда был полон оптимизма и верил, что в Америке наверняка найдутся двести-триста любителей шахмат, каждый из которых готов пожертвовать несколькими сотнями долларов на организацию такого турнира. Он телеграфировал Ботвиннику и вступил в контакт с русскими авторитетными лицами».
Так вот, оказывается, почему в декабре 1943 года глава Всесоюзной шахматной секции Б.Вайнштейн пригласил к себе на обед Ботвинника, а тот «был настороже – догадывался, что речь пойдет о матче с Алехиным»! Иначе ведь совершенно непонятно, зачем в разгар войны вдруг потребовалось обсуждать вопрос о матче. Напомню, что пишет Ботвинник в книге «К достижению цели»:
«Обед по тому времени отличный: домашние котлеты, вино. Котлеты съел, от вина отказался. Затем началось… Алехин – политический враг, играть с ним нельзя, надо лишить его звания чемпиона, советский чемпион обязан выполнить свой гражданский долг и первым потребовать исключения Алехина из шахматной жизни. Нужно ли перечислять все эти демагогические домыслы! Говорил Вайнштейн, Зубарев (завотделом шахмат Спорткомитета) поддакивал. Спокойно, резко и твердо высказываю свою точку зрения и откланиваюсь. Ясно, что с таким председателем матча с Алехиным не сыграешь».

В Європі випустили марку з портретом Президента України

Прошло более сорока лет, но я до сих пор не могу забыть этих слов. Вызвавшему меня следователю я предъявил документы об истраченной мною за границей валюте и был отпущен с миром. Меня, очевидно, посчитали мелкой сошкой, из которой ничего не выжмешь. Другим коллегам не так посчастливилось. Многих из них ограбили на довольно значительные по тем временам суммы.
Одновременно были ограблены остатки золота и драгоценных камней, которые еще оставались в православных храмах. Можно не сомневаться, что советское правительство будет отрицать это циничное ограбление своих собственных граждан и церковных святынь. Я не удивлюсь, если когда-либо найду официальный отчет о количестве ценностей, «добровольно пожертвованных гражданами СССР на цели индустриализации».
Но власти не ограничились грабежом имущего населения. Путем принудительных займов правительство грабило и малоимущих рабочих и служащих. Техника этой так называемой «добровольной подписки на займы» была простой. Собиралось общее собрание, на котором приезжий товарищ ораторствовал о том,
что для индустриализации страны мы должны проявить максимальную жертвенность, и предлагал вынести резолюцию о добровольной подписке на заем в сумме стольких-то процентов ежемесячного заработка. Эта же лживая добровольность хорошо подчеркнута в модном тогда анекдоте: «Милиционер, описывая мертвое тело, отмечает, что на теле не было найдено никаких признаков насилия, кроме облигаций государственных займов».
Ухудшившееся экономическое положение страны, в связи с отменой нэпа, отразилось и на шахматных соревнованиях. За три года (1928–30) состоялся только один всесоюзный чемпионат в Одессе в 1929 году. Он был проведен по новой групповой системе, выявившей больше недостатков, чем достоинств. Достоинством было то, что в турнире могло принять участие большее, чем обычно, число участников – 36. Недостатком – более слабый, чем обычно, состав участников. Не обошлось и без сюрпризов. В финал не попал Ботвинник, несомненно, уже тогда сильнейший из участников. Весьма неожиданным был также взлет и исчезновение никому доселе не известного метеора Измайлова, о котором никто не слыхал до турнира, и исчезнувшего во время его, чтобы больше никогда на шахматной сцене не появляться (он сыграл еще в полуфинале 7-го чемпионата СССР). Так как в те времена люди часто исчезали без следа в недрах НКВД, то и на исчезновение Измайлова никто особенного внимания не обратил, и в печати о нем было только два слова. В связи с упомянутым казусом в финале приняло участие три вместо четырех игроков. Первый приз завоевал Б.Верлинский, победитель Капабланки в 1925-м, уже не раз доказавший, что его врожденные физические недостатки (перенеся в детстве менингит, он страдал расстройством речи и частичной потерей слуха) нисколько не препятствуют блестящей игре в шахматы»

Богатырчук: «Взятый в первом пятилетнем плане 1928 года курс на индустриализацию СССР требовал больших средств в золоте и иностранной валюте. Аморальная сущность советской власти позволяла ей применить грубое насилие, в просторечье называемое грабежом, для выкачки необходимых средств. Техника грабежа была весьма проста. Намеченная жертва приглашалась к следователю НКВД, который требовал отдать на пользу индустриализации все сбережения в золоте, иностранной валюте и драгоценных камнях.
– Вы знаете, – говорил он, – что для выполнения нашей задачи мы вынуждены покупать у капиталистов оборудование для фабрик и заводов, в уплату за которые капиталисты не хотят брать наших рублей! – И цинично добавлял: – Вы, наверное, откладывали что-нибудь на черный день, так это и есть ваш черный день.
Не соглашающемуся предлагали подумать в специальной камере, нагревавшейся до температуры, близкой к тропической. Через несколько дней пребывания там арестованный готов был отдать всё что угодно, лишь бы вырваться на свободу.

Так как всем было известно, что частнопрактикующие врачи, не доверяя твердости рубля, начавшего катиться по наклонной плоскости с возрастающей быстротой, стали покупать иностранную валюту и золото, то НКВД решило прибегнуть еще к одному трюку. Продавцам валюты было обещано не только полное прощение за незаконную спекуляцию, но и известный процент с конфискованных сумм, если они укажут покупателей.
Однажды и я получил вызов в НКВД, а на следующий день наблюдал указанный трюк в действии. Арестованных усадили на стулья у стен большой комнаты, и по одному стали впускать маклеров, каждый из которых должен был пройти вдоль ряда и, вглядываясь в лица арестованных, указать на тех, кто у них покупал ценности.
Хотя мне бояться было нечего, так как официально было известно, что я потратил свои сбережения на покупку рентгеновского оборудования, я почувствовал себя не совсем уютно, когда в меня стал вглядываться маклер, у которого я покупал валюту. Но во всякой профессии бывают разные люди, и мой продавец оказался честнейшим человеком. Он не только впился в меня взглядом, но и, приблизившись к моему лицу, прошептал:
– Никогда, никогда никому не скажу.